ph_publ_katalog1

ph_publ_kagan1

М. С. Каган

ТВОРЧЕСТВО АВГУСТА ЛАНИНА

 

А. В. Ланин. Выставка произведений: каталог / Авт. вступит. ст. и сост. М. С. Каган, ред. Л. В. Мочалов. Л.: Художник РСФСР, 1989. С. 3–7.
Перепечатано в: Каган М. С. Искусствознание и художественная критика: избранные статьи. СПб.: Петрополис, 2001. С. 381–387.

 

Персональная выставка Августа Ланина неожиданна для зрителя прежде всего тем, что он видит на ней двух весьма различных и, на первый взгляд, никак друг с другом не соприкасающихся художников: один представляет зрителю картины и рисунки, другой — цветомузыкальные устройства, решенные в архитектурном и дизайнерском ключе. Однако внимательное ознакомление с экспонируемыми произведениями позволяет ощутить внутреннее единство двух сторон деятельности Ланина-художника; более того, он не удивится, узнав о существовании «третьего Ланина» — преподавателя рисунка в Ленинградском инженерно-строительном институте, и «четвертого Ланина» — ученого, кандидата архитектуры, защитившего диссертацию на тему «Архитектура зрелищных сооружений и синтез искусств на электронной основе», ибо педагогика и разработка теоретических вопросов искусства органично связаны с его художественным творчеством. Ланин, действительно, необыкновенно цельный человек, остающийся верным себе, в какой бы сфере искусства он не трудился. И все же каждая сторона его деятельности столь самостоятельна, что требует и особого разговора. Начну с живописи и графики.
Характеристику этих работ художника я хотел бы предварить таким общим наблюдением: в наше время — да, пожалуй, и в некоторые другие, переломные в истории культуры эпохи, — произведения искусства воспринимаются по-разному: в одних случаях восприятие замыкается на самом произведении, на его переживании и эстетическом любовании, в других — выходит далеко за пределы непосредственной эмоциональной реакции, и произведение направляет мысль на более широкие эстетические проблемы, заставляя зрителя задуматься над изобразительными и выразительными возможностями данного вида искусства, законами данного жанра, особенностями современного этапа развития художественной культуры.
Картины Ланина принадлежат к произведениям именно этого типа. Знаю, что у зрителей они вызывают разное к себе отношение, и это неудивительно — искусство Ланина порывает с традиционным представлением о картине, сложившемся па протяжении последних столетий, и ищет новую формулу живописи, новое понимание возможностей этого искусства. Подобный поиск ведется в наше время многими художниками, которым тесно в границах распространенного представления о картине как «окне в мир», как вырезе фрагмента зрительного восприятия, как остановленном мгновении. В разных направлениях идут эти поиски — на путях обобщения или деформации зримых предметных форм и цветовых отношений, на путях ассоциативного сцепления изображаемого с представлением, рождающимся в воображении зрителя, на путях свободного соединения разных фабульных ситуаций в единой композиции, но во всех этих случаях художник как бы освобождает свою фантазию из плена оптической достоверности непосредственного созерцания реальности, стремясь сообщить зрителю об окружающем мире гораздо больше, чем он может увидеть. Тут-то и возникают размышления о том, вправе ли живопись выходить за пределы визуального опыта? Не вторгается ли она при этом в область литературы или орнаментально-декоративной росписи? Не подстерегают ли ее на этом пути опасности формализма?
Живописные и графические работы Ланина говорят прежде всего о безусловной содержательной осмысленности всех его экспериментов, ибо картина для него — средство выражения мысли широко обобщенного, философского масштаба, размышления о бытии, о жизни и смерти, о войне и мире, об истории и современности, о грядущих судьбах человечества; не случайно центральное место в его искусстве занимает тема космоса.
Интеллектуальная нагрузка большинства работ Ланина говорит об их обращенности к тому новому, современному типу зрителя, которого породила эпоха научно-технической революции и который ищет в искусстве прежде всего мысль, постановку так называемых глобальных проблем, осмысление бытия в контексте философии космического века. Этого зрителя не удовлетворяют впечатления от картин импрессионистического или передвижнического типа, поскольку в них зафиксировано либо чисто эмоциональное восприятие природы, либо конкретная сцена. Человеку, сформированному эпохой НТР, нужно от искусства, в том числе и от живописи, большего — того, что выходит за рамки: частного случая, частного переживания, мгновения, вырванного из потока времени. Понятно, что искусству слова или кинематографу легче удовлетворить эту интеллектуально-эстетическую потребность, чем живописи, графике, скульптуре, потому их бессловесные и одномоментные изображения гораздо менее популярны в наше время, чем романы и фильмы. Хорошо известны поиски крупнейшими мастерами изобразительного искусства XX века — и в нашем отечестве, и за рубежом — выразительных средств для предельно широких философских обобщений, для воплощения не только пространственных, но и временных отношений, а также способов максимальной интеллектуализации пластического искусства. В этом русле и развернулись искания Ланина.
Серия его ранних линогравюр свидетельствует о несомненной одаренности и уже зрелом мастерстве художника, однако, подобно многим своим сверстникам, он не удовлетворился тем, что уже умел делать, и стал искать, поначалу в монотипиях, а затем в живописи изобразительный язык, раздвигающий границы интеллектуально-выразительных возможностей этого искусства. При этом Ланин не встал на путь простого подражания кому-либо из своих великих предшественников, он хотел найти оригинальные решения задач, отвечающие складу его художнического сознания, его мировосприятию, его духовным интересам.
Главным направлением этих поисков оказалась работа над композицией. Художник строит рисунок и картину как монтаж множества сюжетов — иногда разных эпизодов единого действия, иногда и: разных действий, связанных лишь ассоциативной работой логической мысли, памяти, воображения; чаще всего мы встречаемся с симметричным построением изобразительного поля, при выделенном в центре крупнопланном образе главного героя, окруженного «хороводом» частных эпизодов («Детство», «Автопортрет», «Пушкин», «На краю», «Венера XX века», «Полет»). Такой монтаж позволяет художнику вводить в изобразительное повествование время, ставшее самостоятельным действующим лицом в его картинах, где план прошлого соседствует с планом настоящего. Благодаря соединению на одном холсте изображения разных моментов жизненного процесса, традиционный для живописи жанр портрета превращается в автобиографическое повествование («Автопортрет (Скрижали)») или в исследование жизни и творчества героя картины — А. С. Пушкина («Зимняя дорога»), В. С. Высоцкого («На краю»). Аналогичные устремления заставляют живописца часто включать в изобразительное поле картины слова — то простым набором разных терминов («Автопортрет»), то законченной фразой («Столетняя война»), а в посвященной О. Мандельштаму картине-портрете «Одинокое множество звезд» само понятие «слово», многократно повторенное, как бы зазвучало в космическом пространстве. Слово активно работает и в названиях картин Ланина, неся в большинстве случаев значительную смысловую нагрузку — названия эти интересно подобраны и серьезно продуманы, помогая зрителю понять глубинный смысл произведения, его символику.
Общим принципом творческого метода Ланина является категорический отказ подчинить картину закону оптического восприятия: потребность выразить большую, емкую, философского масштаба мысль заставляет жертвовать иллюзорной целостностью ради логического решения. Это придает картинам и образам художника символический характер, выводя их содержание за пределы непосредственно созерцаемого и переживаемого. Но символизм Ланина рационалистичен, что приводит подчас к известной литературности его композиций; однако художник этого не боится и смело и решительно идет на такой эстетический риск, не только потому, что превыше всего ценит в художественном произведении мысль, но и потому, что вовсе не отказывается от эмоциональности, он лишь хочет придать эмоциональность, страстность самому мышлению, подобно тому, например, как это делал в своей интеллектуальной драматургии Бертольт Брехт. В этой связи и не должно вызывать удивления, что Ланин испытывает потребность не только творить, но и теоретизировать — рациональное начало столь сильно в его сознании, что требует выхода за пределы художественно-образного освоения мира в сферу самостоятельного философско-эстетического анализа.
Сколь последователен Ланин в реализации этой цели? Ведь достигается она главным образом композиционными средствами — совмещением на одном холсте разнородного и разновременного. Тут нельзя не вспомнить, что подобный «сюжетный коллаж» часто встречается в монументально-декоратнвном искусстве, и произведения Ланина кажутся нередко эскизами стенных росписей. Можно предположить, что будь у него реальные возможности, он и стал бы монументалистом, не случайна его тяга к диптихам и триптихам, и монументализация формы в рисунке, и использование цвета как средства условного, декоративного пли символического объединения всего изображения — контрасты теплого и холодного, темного и светлого, тяжелого и легкого — имеют в работах чисто метафорическое значение. Естественно поэтому, что графические эскизные варианты картин Ланина обладают иногда большей художественной цельностью, чем его холсты: недостаточное внимание к естественным цветовым отношениям мстит за себя. Рисунок же в работах крепок, традиционен, даже академичен — не зря Ланин преподает его будущим архитекторам. Но есть ли гармоничная связь между Ланиным-рисовальщиком и Ланиным-композитором? И нет ли противоречия между стремлением художника к остросовременному звучанию его произведений и опорой на древние доренессансные пласты художественного наследия? Хотя Ланин не подражает иконописи, некоторые ее принципы он берет на вооружение: отказ подчинять изображение требованиям оптической достоверности, символическая структура образа, сочетание центрального сюжета с клеймами, включение слова в изображение. Примечательно и частое обращение художника к мифологическим образам, античным и христианским, которым он дает неожиданные и остросовременные интерпретации — будь то Венера или Даная, распятие или Троица. Интерес к мифу и стремление говорить его языком — характерная особенность интеллектуального искусства XX века. Оперирование мифологическими ассоциациями помогает Ланину выражать свое миропонимание. В чем же суть этого взгляда на мир?
Его исходное положение — величие, красота, непреложная ценность Природы. Именно Природы с большой буквы. Он изображает подчас конкретные ландшафты, например, первозданный горный кряж («Зов») или перегороженный гигантскими валунами водный поток («Старый лось»), но не удовлетворяется видимым обликом природы, потому что хочет воплотить ее космический масштаб, бесконечность в пространстве и во времени, соотнести человека с космосом («Прощальный марш», «Одинокое множество звезд», «Хаос», «Военная юность моя», «Поэт»).
А сопровождает человека у Ланина всегда животное, они сродни друг другу и потому постоянно сопоставляются, сближаемые как по принципу их красоты (обнаженные женщины и кони), так и уродства. Два произведения кажутся мне в этом смысле ключевыми — монументальный рисунок углем «Земля» с образом сидящей на земле женщины, готовой разрешиться от своего бремени и окруженной ликующими светозарными планетами, и лирический холст «Затмение» с идиллической группой лошадей на аналогичном космическом фоне.
Высшие ценности бытия — свобода, любовь, красота, вдохновение; им противостоит открыто, подчас с плакатной прямолинейностью — война, воплощенная в образах насилия, ненависти, разрушения, смерти. Войны были ужасны и прежде («Орлеанская дева», «Противостояние»), но грядущая война несет с собой самую страшную угрозу — всеобщую гибель цивилизации («Бывшая Землей»).
Таковы основные положения той философии бытия, которая составляет программу творчества Ланина. Она не слишком мудрена, эта программа, но остроактуальна в наше драматическое время, и нельзя не оценить желание художника воплотить ее на языке своего искусства.
Другое направление творческой активности Ланина — работа над созданием светомузыкальных устройств, предназначенных для интерьеров общественных зданий, парков, городских площадей. На выставке представлено несколько таких проектов, и реализованных, и еще неосуществленных. В них интересен, прежде всего, принцип сопряжения цвета и звука, оригинальный по сравнению с тем, что делается в этом направлении в других центрах цветомузыкального синтеза, и в нашей стране, и за рубежом. Сам Ланин так объясняет это: «В синтезе архитектуры и живописи должен рождаться целостный, художественный образ, эмоциональная содержательность которого производна от равнозначной эманации звука, цвета, пластики и цветодинамики. При этом звук приобретает пространственные характеристики и определяется не только громкостью, расстоянием от источника звука до слушателя, стереофоническими параметрами, но имеет ассоциативно-смысловое, семантически выраженное содержание: «низкий», «средний», «высокий» — гравитационную зависимость, трехкоординатную ориентацию в пространстве». Ланин исходит здесь из того, что «гравитационная ориентация — антропологическое, изначально присущее человеку свойство»; гравитационные ассоциации при восприятии звука обусловлены строением «цветового спектра небесного свода при восходе солнца — фиолетовым у горизонта, оранжево-желтого чуть выше, еще выше — зеленым, переходящим с высотой в голубое». На этой основе художник-архитектор может «рисовать звук», ассоциативно определяя его «вес» и «массу», соотнося его с тектоникой сооружения и пластикой; так «музыкальная гамма и живописная гамма могут быть приведены в содержательное и эстетическое соответствие».
Цветомузыкальные устройства становятся у Ланина своеобразными архитектурно-скульптурными декоративными сооружениями, вписываются в интерьеры и в пространство площадей и наделяются большой силой идеологического и психологического воздействия. Особенно интересны в этом отношении цветомузыкальный памятник Октябрьской революции «Красная гвоздика», сконструированный для Архангельска, и «Цветок Молдавии», предназначенный для Кишинева; их сравнение показывает, как архитектор Ланин умеет создавать точные и яркие образы при решении различных идейно-художественных задач, образы действительно синтетической природы, в которых использованы все имеющиеся в распоряжении мастера средства — пространственно-пластические, светоцветовые и музыкальные.
Разумеется, работы Ланина являются экспериментальными, нужна реализация всех его проектов и создание новых для того, чтобы проверить, уточнить и усовершенствовать предлагаемое им решение проблемы синтеза искусства. Однако уже то, что сделано по этим проектам, свидетельствует о плодотворности поиска звукозрительного синтеза на данном пути, не менее перспективном, чем все другие опыты такого рода.
Первая персональная выставка работ Августа Ланина приурочена к его шестидесятилетию. Это достойный отчет о творчестве своеобразного и значительного современного художника.